Последний солдат империи

Главный герой романа, политический аналитик, в прошлом генерал советской разведки Виктор Белосельцев, оказывается втянутым в водоворот драматических событий, становится их свидетелем и участником.

Вместе с главным героем романа, читатель увидит последние достижения и провалы уходящего советского строя, окажется в высоких кремлёвских кабинетах, на закрытых приёмах, посетит осаждённый Белый дом, пронесётся мимо бесконечной череды современников и сквозь вереницу событий переломного момента российской истории.

За фантастическими масками, псевдонимами и собирательными образами легко угадываются черты и личности высоких политиков, крупных бизнесменов, популярных журналистов, известных общественных деятелей.

Реальные события, фантастические версии, мистические видения героя сплетаются воедино с судьбами страны и её граждан.

Роман начат вскоре после событий августа 1991 года как самостоятельное произведение, первоначальная версия впервые была опубликована в 1993 году в журнале «Наш современник». Спустя 10 лет, автор возвращается к работе над романом. Фактически переписанный заново, ставший, по выражению В. Бондаренко, «постмодернистским ремейком на свой же собственный роман десятилетней давности» «Последний солдат империи» публикуется в 2003 году в издательстве «Ад Маргинем».[1]

В окончательном варианте «Последний солдат империи» входит в цикл, называемый автором «Семикнижие красного завета», и композиционно схож с романами «Красно-коричневый» и «Господин Гексоген», хотя и не имеет с ними сквозного сюжета.

Как один из наиболее ярых сторонников ГКЧП, в «Последнем солдате империи», А. Проханов не стесняясь в художественных образах и не ограничиваясь приличиями в сравнениях, резко и открыто критикует всех, оказавшихся в 1991 году по другую сторону баррикад, лишь сдержанно упрекая соратников по борьбе. Тем не менее, противопоставляя в романе стороны конфликта, автор вынужден признать существование трагических и неоднозначных страниц в советской истории, пытаясь по-новому осмыслить и оправдать их.

Несмотря на сохранение верности уходящему коммунистическому режиму, прощаясь с уходящей эпохой, в романе А. Проханов оставляет открытым вопрос о дальнейшем пути развития России. Поиск «русской идеи», идеи государства, эволюция взглядов писателя продолжаются и в более поздних произведениях, таких как «Господин Гексоген», «Политолог», «Пятая империя».

«Последний солдат империи» увековечивает драматические события августа 1991 года, являясь ярким литературным напоминанием одного из сложнейших периодов Российской истории, звуча также как вызов идеям встающей из руин Советского Союза новой, некоммунистической России.

Демонстрирующий горячее сочувствие к сторонникам ГКЧП и крайне неприязненное отношение к последователям Б.Ельцина, роман получил полярные оценки среди российских читателей.

По мнению некоторых литературоведов, роман «насыщен яркими образами фантасмагории», что служит поводом для упрёков в «прохановском „галлюцинозе“», в сравнении романа с триллером «Матрица» братьев Вачовски. Подобного взгляда на роман придерживаются такие критики, как Лев Данилкин, Д. Каспирович[2].

Он расширяет одни классы предметов и существ за счет сокращения других. Метафора — прохановский вызов природе, его способ подрыва устоявшихся классификаций и преобразования мира

— Данилкин Л. Человек с яйцом. - М.: Ad Marginem . 2007. С. 455. – ISBN 978-5-91103-012-4.

Другие исследователи «Последнего солдата Империи» считают иначе и выступают на стороне автора. Например, В. Бондаренко и А. Брежнев полагают, что "события августа 1991 года нельзя описать иначе, как при помощи «психологических ассоциаций, образов, метафор, абстрактных аналогий» — «фантасмагорического концепта»[2].

Отмечается, что своими метафорами Проханов «предлагает новое распределение предметов по категориям, новую таксономию мира. В „галлюцинаторных“ романах он пользуется метафорой не здесь и сейчас, а надолго, навсегда»[3].

…но, конечно же, я очень дорожу своим последним периодом — начиная с романа «Последний солдат Империи». Это была новая эстетика — я, наконец, прорвался сквозь несвободу к тем, находящимся во мне самом и в культуре технологиям и методикам, которые позволили мне сложиться в нового художника. Я не знаю, как назвать эту эстетику: скажем, магический реализм. Мне открылись адские преисподние жизни, босхианские, странные, упоительные кошмары — писать которые и сладостно, и страшно одновременно.[4]

Для моего творчества это ключевой роман. Почему вся наша культура не считает его отражением, ждет чего-то другого, какой-то толстовской эпической вещи — мне трудно сказать. Я думаю, это связано ещё и с тем, что после 1991 года произошёл слом того, что называется советской литературой, и одновременно — упал интерес к реализму. Героем книг стал язык, филология, и вся постмодернистская литература перестала заниматься актуальными вещами. Описывать просто события, реальные характеры было немодно и неприлично. Что касается меня, то я абсолютно удовлетворен, что мне удалось быть прямым участником этих событий и зафиксировать это в своем романе.[5]

«Я сам находился в состоянии паники. Бесы гнались за мной, они требовали моей казни… Я помню этот ужас мистический… Поэтому я писал свой роман, изображая правду фантасмагорическими средствами…»[1]

• Отрывок из романа на сайте газеты «Завтра»
• Отрывок из романа на сайте газеты «Завтра»
• Рецензия Л.Данилкин, журнал «Афиша»